После двух лет разлуки давно знакомый город наваливается на тебя разом.
Перед поездкой я тревожился об изменениях: наверняка пандемия поменяла Париж, и привычного города больше нет. Но на выходе из метро незаметные черты города, которые и не упомнишь, скучая на самоизоляции — звуки, запахи, ритм движения вокруг, случайные люди на тротуаре — врываются в твой мозг, ошарашивая. И ты понимаешь: город остался, самое главное в нем не изменилось.
Раньше, когда командировки и путешествия были обычным делом, знакомые города становились обыденными. Вот прекрасный переулок, там любимое кафе, а здесь на красивое граффити днем красиво падает свет. Ты знаешь, куда повернешь, гуляя по любимому маршруту. А теперь этих привычек нет, их заменила возможность свежим взглядом посмотреть на давно изученный город, в котором за каждым углом скрывается что-то одновременно любимое и новое.
На самом деле, Париж как будто стал концентрированней. Туристы пропали — и многие места в центре стали теперь частью живого пространства, а не достопримечательностью. Веранды по всему городу забиты людьми постоянно, словно в компенсацию за локдаун.
Узкие улицы в районе Ле-Аль с двух сторон заставлены столиками, и ты пробираешься, будто в линейной компьютерной игре, натыкаясь на все новые поводы удивиться. В выныривающем слева переулке видна одинокая башня Сен-Жак, осеннее солнце заливает нежным светом бульвар Севастополь, просвечивая сквозь деревья, а из витрины секонд-хэнда справа скалится череп в кокошнике под гжель.
Рядом с Лувром есть отличный англоязычный книжный магазин Librairie Galignani, который только в этом месте существует почти сто лет. Здесь всегда здорово подбирают коллекцию, а к деревянным полкам, упирающимся в потолок, приставлены изящные лестницы. Сюда приходилось пробираться бочком, лавируя между экскурсионными группами и теми, кто продавал им нелепые сувениры. Теперь же и расположенный рядом сад Тюильри стал полупустым местом с удобными креслами, где в тишине можно почитать свежекупленные книги, отвлекаясь лишь на дерзких голубей.
Вечерний Париж выглядит совершенно по-разному в зависимости от времени года. Весной закатное солнце совпадает с широкими улицами вроде Рю Реомюр, по которым хочется бесконечно идти на запад, наблюдая длинные тени на потеплевшем асфальте. Осенью же интереснее там, где есть узкие улочки: солнце часто светит вдоль них, превращая перпендикулярные улицы в чересполосицу тени и света. Яркие лучи постоянно выхватывают из потока людей — и каждого второго хочется разглядывать, пока он не скроется на тёмной стороне.
Иногда в такие просветы входят ну совсем уж невероятные персонажи: например, седой мужчина, болтающий портфелем, в кожаной кепке, бархатном пиджаке с узором из цветов и широкими штанами с мозаичным рисунком.
Зато главная из широких улиц парижского центра — Риволи — стала теперь одним из ярчайших проявлений транспортной реформы Анн Идальго, мэра Парижа. Прошлым летом здесь временно запретили проезд частного автотранспорта, а потом почти сразу сделали новый режим постоянным. Там, где раньше бывали пробки и шум, теперь остались велосипеды, курьеры, такси и автобусы. Кафе вокруг теперь окружены уличными верандами. Центр действительно стал похож на Амстердам из-за стай велосипедистов, несущихся со всех сторон — правда, в столице Нидерландов они полноправные и устоявшиеся хозяева, а здесь пока еще скорее источник хаоса.
Зато набережные уже принадлежат им всецело, автомобили туда теперь не пускают вообще. Пешеходам там тоже делать особо нечего, лишь в пятницу вечером десятки и десятки парочек свешивают ноги с косых берегов и разглядывают чаек.
Ночью с площади за окном раздаются громкие крики. В целом мы привыкли и сознательно выбрали шумное место, рядом фонтан Невинных, и внизу постоянно то митингуют за Палестину, то поют гимны про поиск единственного бога. Теперь же звук идет из бара напротив: Франция играет с Испанией в финале Лиги наций.
Болельщики хорошо подготовились: кто-то даже машет надувной копией кубка, который могут выиграть действующие чемпионы мира. Кудрявый парень в майке с фамилией Зидана на спине нервно вскакивает при каждом опасном моменте. Франция побеждает, и люди расходятся петь на окрестные улицы.
В Париже теперь вообще много футбола, а Месси, сенсационно перешедший летом в «ПСЖ», улыбается с каждого второго билборда.
Конечно, после стольких лет паузы, тянет и к Нотр-Даму. Собор Парижской Богоматери был сильно поврежден пожаром в апреле 2019 года, всего через месяц после моего последнего приезда в город. Тогда мы с друзьями, будто повинуясь наитию, решили сходить на верхний ярус давно знакомых башен. Теперь же к ним и не подойти: на расстоянии нескольких десятков метров стоит забор, украшенный детскими рисунками собора. Некоторые из них изображают пожар — но его следы видны, лишь если смотреть на храм издалека (больше нет высоченного шпиля) или сбоку (контрфорсы укреплены деревом, вместо некоторых витражей пленка, а перекрестный неф закрыт металлическими лесами).
Внутрь собора, конечно, не пускают — родного места больше нет. Зато Дворец правосудия кажется внезапно знакомым, хотя раньше всегда терялся между изящной капеллой Сент-Шапель слева и массивным замком Консьержери справа. Подхожу ближе и понимаю: конечно, на это здание во время локдауна я десяток раз карабкался в видеоигре.
А вот что осталось неизменным, так это Марэ, мой любимый район. Готический, не османовский Париж, хаотическое сплетение узких улиц. Эта часть Парижа немного абсурдным образом принадлежит богеме, ЛГБТ и евреям вместе. Кое-где эти группы перемешиваются, но есть и центры притяжения для каждой из них. Восточная и северная части района, ближе к площадям Вогезов и Республики, заполнена музеями и галереями — в одной, Polka, мы попадаем одновременно на выставку Игоря Мухина (интересно, как выглядят для французов его романтично-абсурдные фотографии Москвы девяностых?) и презентацию новой книги британца Ника Брандта (альбом с фотографиями зверей и людей, страдающих от изменения климата, наверняка выглядит одинаково драматично для людей любой культуры). Эта часть Марэ похожа на ящик фокусника: почти каждое здание или арка предлагает проход внутрь, в скрытый от глаз прохожих парк или новый выставочный зал.
Впрочем, моя любимая часть — еврейская. Я впервые погрузился в нее в январе 2015 годёа, когда после теракта в редакции Шарли Эбдо и атаки на магазин кошерных продуктов сюда ввели армейские патрули, а я снимал ошарашенных ортодоксов на обычно тихих улочках. Фиксер тогда показала мне Miznon — кафе, где в нечеловечески пышные питы щедро накладывают бёф-бургиньон. С тех пор оказалось, что и такую нелепую вещь, как жареную цветную капусту, здесь делают превосходно.
На самом деле кулинарными секретами покрыты все улочки Марэ: в неприметной лавке делают выдающийся фалафель, в соседнем магазинчике к шаббату выпекают халы — вроде бы просто хлеб, но такой, что оторваться невозможно. В еще одну фалафельную здесь всегда стоят такие очереди, что за много-много попыток я так и не дотерпел.
Район этот прекрасен, конечно, не только едой. Ортодоксы — вполне умеренные, ведь мы в секулярной Франции — смешиваются здесь с хипстерами, а все пространство вокруг покрыто арт-объектами от привычных нам граффити до мозаик. Из скрытого от глаз двора несется детский смех (там, очевидно школа), а на залитой солнцем площади огромные плюшевые медведи, посаженные за столики, помогают посетителям веранды кафе держать социальную дистанцию.
